Две встречи

"Бог, где Ты?! Ха-ха-ха! Я Тебя не боюсь! Нет Тебя! А если Ты есть – убей меня за такие слова!" – выкрикивал сквозь порывы дождя и ветра коренастый человек в черной арестантской одежде: нелепого покроя фуражке с козырьком, таких же нелепых широких брюках, в пропахшей куревом куртке и грубых кирзовых сапогах. Заключенный стоял по щиколотку в грязи на земляной насыпи, которую возводила бригада заключенных-строителей с помощью лопат, топоров и деревянных носилок. Низко над тайгой нависли грозные свинцовые тучи. Хлестал холодный осенний дождь, поминутно сверкали молнии и грохотал гром. Стоявший на насыпи человек высоко поднял сжатые кулаки, и потрясая ими, грозил небу. Мутные дождевые потоки стекали по его заросшему густой щетиной лицу, поднятому к небу. Проклятия в адрес Бога он перемешивал с изощренной руганью. Страшное это было зрелище: вспышки молний, хлещущие струи дождя, сбившиеся в кучу заключенные: жалкие, голодные, промокшие до костей, и наверху насыпи – их собрат, размахивающий кулаками и бросающий проклятья небу. Несколько поодаль стоял конвой: солдаты в плащах с капюшонами и в добротных сапогах, рядом с ними огромная овчарка – ощетинившаяся, промокшая, – нервно перебирала лапами по раскисшей глине. Вокруг бригады – символическое проволочное ограждение их рабочего участка размером 100 на 100 метров, включая и ту часть насыпи будущей железной дороги, на которой стоял проклинавший Бога человек. Вначале заключенных это забавляло, и даже конвой, как бы поощряя его, подавал команду: "Давай, давай, Краснов! Громче кричи, а то Бог не услышит!" Всякий очередной выкрик Краснова встречался дружным хохотом. Но среди арестантов был человек, который с ужасом слушал эти проклятия небу. Хотя Иван Степанович только дней десять назад прибыл в зону и был еще новичком в бригаде, все уже знали, что он сидит за веру в Бога. Отвечая в день прибытия на вопросы: кто он, откуда, за что осужден, Иван Степанович открыто сказал заключенным, обступившим его, что он – христианин, верит в живого и истинного Бога и осужден на 3 года за проповедь Евангелия. Заключенные внимательно слушали: таких здесь, в их таежном лагере, еще не было. Бригада, в которую был назначен Иван Степанович, была молодежной: восемнадцати-двадцатилетние ребята, осужденные на один-два года за мелкие преступления вроде воровства или драки. Только двоим, отбывавшим более длительные сроки, было под 30, а 42-летнего Ивана Степановича, оказавшегося самым старшим, ребята с первых же дней стали называть "батей". Бригада была поставлена на тяжелые земляные работы: строили полотно железной дороги. Нарядчик, назначая Ивана Степановича в строительную бригаду, сказал: "Жаль мне вас! Я хотел подобрать вам работу полегче: мыть посуду в столовой или чинить одежду в портняжной. Но начальник лагеря лично распорядился: "Архипова – в строительную бригаду! Есть указание из Москвы использовать его на самых тяжелых работах". Первые дни в строительной бригаде были особенно тяжкими для Ивана Степановича. В шесть утра – подъем, завтрак и развод на работу: вооруженный конвой принимает бригаду, пересчитывает, а затем час-полтора быстрым шагом ведет до места работы по старой, давно заброшенной просеке. Дорога неровная, сапоги скользят, когда переступаешь через старые пни или гниющие стволы упавших деревьев, а идти от лагеря восемь километров в один конец. Полотно железной дороги сооружалось на недавно вырубленной в тайге просеке, где в первую очередь нужно было выкорчевать пни срубленных деревьев. Вся бригада была разбита на рабочие звенья по четыре человека, и дневной нормой на звено было пять погонных метров полотна. Сначала корчевали пни, оставшиеся от могучих уральских сосен с крепкими толстыми корнями, глубоко уходившими в землю. В первую очередь нужно было обнажить корни, откопав их лопатой, а затем каждый корень перерубить топором. Обычно на большой пень приходилось по пять-шесть толстых корней, да еще несколько корней помельче, и все это было намертво переплетено между собой в каменистой глиняной почве. Перерубив корни, заключенные выкорчевывали пни, а затем оттаскивали их в сторону от полотна. Половина рабочего дня уходила только на корчевку пней. Работали в быстром темпе без остановки до самого обеда. Затем был получасовой перерыв. Тут же на просеке повар еще с утра раскладывал костер и варил в большом котле что-то вроде густой похлебки: сразу первое и второе, суп и кашу в одном котле. Все это было пропитано неповторимым ароматом тайги и дымом костра. Получив алюминиевую миску густой горячей похлебки, каждый спешил пристроиться на бревне или вывороченном пне. Горячая миска обжигала загрубевшие от работы руки, от нее шел невообразимо-приятный аромат сытной похлебки. А ломоть хлеба-"черняшки" у каждого свой, из дневной пайки, дорога каждая крошка. Во время обеда на какой-то миг забывалась неволя, лагерь, каторжная работа: наступала долгожданная радость насыщения. Может быть, это звучит слишком примитивно для тех, кто не испытывал голода, но для заключенного на тяжелой, изнурительной работе, постоянно голодного, получасовый обед и краткий отдых – большой праздник. Миска горячей похлебки на обед составляла основную часть его суточного питания, так как завтрак и ужин в лагерной столовой – это, по определению заключенных, только "перекус": горячая вода с несколькими плавающими в ней крупинками. Иван Степанович, держа в руках обжигающую миску, поднял глаза к небу: "Благодарю Тебя, Отче неба и земли, за посланную Тобой пищу! Благослови принять ее во славу Твою, Аминь". Затем, усаживаясь на бревно, он ставит миску на колени, достает из голенища сапога ложку, а из кармана куртки хлеб, и приступает к еде. Воду все пьют прямо из ручья, который протекает рядом: она холодная, чистая, просто кристальная, настоянная где-то в глубинах земли на уральских минералах. После обеда – снова работа, копать и носить на носилках землю и камни на насыпь будущей железной дороги. Хотя большинство заключенных в бригаде – молодые ребята, но и они не выдерживают напряженного темпа работы. А бригадир все подгоняет: "Быстрей, быстрей давай!" У бригадира есть два помощника, по лагерному "шестерки", которые сами не работают, а только ходят с палками и тоже начальственно покрикивают: "Давай, давай! Шевелись!", да награждают ударами нерасторопных и выбившихся из сил. Иван Степанович старается изо всех сил, но силы уже не те, да и тюрьма дает себя знать. Руки настолько устают, что к концу дня пальцы не сгибаются вокруг черенка лопаты, и она выпадает из рук. Иван Степанович напрягает последние силы, но старается он не из-за страха перед палкой "шестерки"; ему жаль молодых ребят из своего звена, и он не хочет, чтобы невыполненная им часть работы легла на их плечи. "Господи! Помоги не упасть!" – мысленно взывает он. В 5 часов "съем", конец работы, но впереди еще час-полтора обратного пути в зону. Заключенные прячут в кустах лопаты, носилки, котел и миски, а топоры несут с собой в лагерь, на склад при вахте. На третий день работы в бригаде Иван Степанович стал свидетелем жуткой сцены. Один из молодых заключенных не выдержал напряженного ритма работы и упал под тяжестью носилок. К нему подбежал "шестерка" и с руганью несколько раз ударил палкой, поднимая на ноги. В обеденный перерыв несчастный паренек отошел немного в сторону, положил левую руку на пень и отрубил себе топором четыре пальца. Затем он поднял над головой окровавленную кисть руки, где еще болтались два недорубленных пальца, другой рукой высоко поднял топор со следами крови, и крикнул страшным голосом на всю тайгу: "Лучше смерть, чем эта каторга!" Все замерли, повернув головы в его сторону. А парень поставил на пень левую ногу и занес топор для нового удара. "Стой!" – дико закричал бригадир и, кинувшись на него, вырвал из рук топор. Подскочили другие бригадники, схватили парня за плечи, а он, громко крича, яростно отбивался от них. Конвой сразу же снял бригаду с объекта и повел в зону. Руку пострадавшего замотали тряпкой, но кровь все равно сочилась. С двух сторон его поддерживали под руки, но через полчаса пути парень, весь бледный, без кровинки в лице, не мог уже сам идти, и конвой дал команду товарищам по бригаде нести его. Иван Степанович слышал, как бригадир выговаривал пострадавшему: – Ну зачем ты это сделал?! Тебя же судить будут за саморуб! Пострадавший глухо ответил: – Я больше не могу, у меня нет сил так работать. А что будет дальше – мне все равно! Я давно уже хотел повеситься, да никак не могу решиться. Бригадир попросил: – Ты не говори на допросе, что тебя "шестерка" ударил. Пострадавший ответил: – Нет, конечно! Зачем об этом ментам знать? Пошли затяжные ливни, и вот уже второй день вся бригада часами мокнет под дождем. Но сегодня самым невыносимым для Ивана Степановича был даже не голод и проникающая до костей сырость от промокшей насквозь одежды, а этот почти нечеловеческий вопль проклятий Богу. "И чего он так кричит?" – спросил Иван Степанович у стоявшего рядом заключенного, вытирая с лица рукавом куртки потоки дождевой воды. "Это душа у него кричит: "замочил" соседскую старуху, попал сюда, а теперь вот воет!" – ответил тот. Наконец, всем надоел этот затянувшийся фарс: он на всех, даже на конвой, нагонял страшную тоску. Бригадир крикнул: "Краснов, хватит, заглохни! Иди в бригаду!" Заключенные тоже зашумели: "Давай, завязывай! Побьем! Вот завыл, так завыл!" Но Краснов продолжал сквернословить и богохульствовать. Тогда один из солдат крикнул: "Краснов, прекрати выть! Иди назад в бригаду, а то собаку спущу!" Краснов замолк и спустился с насыпи. Вскоре конвой повел бригаду в лагерь. Шли мучительно долго, с трудом вытаскивая сапоги из размокшей глины. А в ушах Ивана Степановича против воли продолжали звучать слова проклятий и издевательства над Богом. Чтобы отогнать это наваждение, он стал повторять про себя псалом Давида: "Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога". Они развратились, совершили гнусные дела, нет делающего добро" (Псалом 13:1). После этого случая Иван Степанович стал присматриваться к Виктору Краснову, пытался с ним заговорить, ближе познакомиться. Но Виктор был угрюм и замкнут. Как-то в воскресенье после ужина в столовой показывали кинофильм, и все шумно заспешили на зрелище. Иван Степанович остался в бараке, чтобы воспользоваться редкой минутой тишины, достал свою тетрадь с записями из Библии и стал читать, дополняя по памяти другими библейскими стихами. Вдруг ему показалось, что в бараке кроме него есть еще кто-то. Иван Степанович поднялся и увидел, что на нижних нарах у двери лежит Виктор. Он подошел к нему: "Что, нездоровится?" Виктор, угрюмый, с небритым, землистого цвета лицом, отрывисто произнес: – Плохо мне, батя! Нутро болит, душа! Жить не хочется! – Да что ты, Виктор – ты полсрока уже отбыл, а там недалеко и свобода, – пытался ободрить его Иван Степанович. – А что свобода?! Там будет еще хуже, – угрюмо ответил Виктор. Иван Степанович вернулся к своим нарам, достал из-под матраса тетрадь и спросил у Виктора: – Хочешь, я прочту тебе кое-что из Библии? Здесь у меня переписано. – Опять Бог, опять Библия! – Краснов вскочил с кровати: в голосе у него была ярость. – Разве ты не слышал, как я твоего Бога честил на насыпи? А Ему хоть бы что – не послал ни одной молнии на мою голову! Значит, нет Его! Брось, батя, хватит морочить людям голову! Правильно, что тебя менты посадили: мало еще дали – таких, как ты, нужно расстреливать! – в страшном озлоблении кричал Виктор. Иван Степанович молча вернулся к своим нарам, преклонил колени и стал молиться за эту ожесточенную молодую душу. Вдруг что-то ударило его в спину. Иван Степанович оглянулся и увидел на полу старый сапог. Виктор с хохотом крикнул: "Получил? Вот и не суйся ко мне со своим Богом!" Вскоре в бараке стало шумно: заключенные возвращались, оживленно обсуждая фильм. Когда барак наполнился людьми, Краснов вдруг закричал: "Бригадир! Зачем взял в нашу бригаду этого баптиста?! Он сейчас вербовал меня в свою веру! А под матрасом он хранит тетрадь из Библии!" Это было так неожиданно, что все замолкли. "Провокация, донос, – прошептал Ивану Степановичу его сосед по нарам. – Давай быстрей свою божественную тетрадь, я ее понадежней спрячу, сейчас будет шмон". ["Шмон" – по-лагерному обыск.] Иван Степанович быстро передал соседу тетрадь, и тот сразу же ее куда-то спрятал. Бригадир Леша, высокий широкоплечий парень лет 30, подошел к Краснову и с явным неодобрением сказал: "Опять ты, Виктор, буянишь? Это лагерь, а не колхозное собрание – митинговать будешь, когда освободишься. Да и не тебе, убийце, здесь права качать!" Через час к нарам Ивана Степановича подошел офицер и двое солдат. Офицер приказал ему встать, и солдаты стали обыскивать постель, тумбочку, заглянули под нары. – Иди сюда! – приказал офицер и обыскал у Ивана Степановича карманы брюк и куртки. – Где Библия?! – спросил офицер. – В моей душе! – спокойно ответил Иван Степанович. – Ты у меня поговори, поговори! Живо отправлю в шизо, – угрожающе произнес офицер, удаляясь с солдатами из барака. ["Шизо" – штрафной изолятор, карцер.] * * * Недели через две их бригада начала строить деревянный мост через небольшую таежную речушку. Главными инструментами были, как прежде, топоры, лопаты да руки заключенных. Правда, бригаде дали еще бензопилу для валки самых крупных сосен. Процесс валки был упрощен: пока вальщик подпиливал ствол дерева на уровне полуметра от земли, второй человек, толкач, толкал дерево крепкой палкой-шестом с железным крюком на конце. Упираясь шестом в верхнюю часть дерева, толкач давил изо всех сил, чтобы перепиливаемое дерево упало в намеченную сторону. Работа толкача ответственная и опасная: большие деревья падают со страшной силой, и никакой толкач, как бы он ни был силен, не в состоянии удержать подпиленное дерево, если оно начнет падать не в ту сторону. Как-то раз при сильном ветре вершина дерева стала клониться в противоположную сторону; толкач с ужасом закричал: "Берегись!", и сам отскочил, бросив шест. Вальщик с бензопилой тоже успел отскочить. Несколько заключенных невдалеке занимались своей работой, не подозревая, что дерево падает в их сторону. Среди них были Иван Степанович и Виктор Краснов. Услышав крик толкача, все мгновенно отскочили. Только Виктор, растерявшись, застыл на месте. Иван Степанович стремительно подскочил к Виктору и что есть силы дернул на себя. Отлетев в сторону, оба упали. В этот момент могучее дерево с резким шумом повалилось, подминая под себя молодые деревца и кусты. Толстый ствол упал как раз туда, где только что стоял Виктор. Поднявшись на ноги и отряхивая одежду, Иван Степанович увидал, что Виктор страшно побледнел и даже говорить не мог от испуга. Первое, что сказал Виктор, было: "Спасибо, батя!" Сжав руку Ивана Степановича, он добавил: "Прости меня за прошлое. Это твой Бог спас меня от верной смерти!" С этого момента Виктор перестал проклинать Бога. Со временем Виктор, подражая Ивану Степановичу, вообще перестал сквернословить и очень привязался к нему. Вечерами Виктор много рассказывал Ивану Степановичу о своей прошлой жизни: о семье, о роковом дне преступления, которое привело его в места заключения, делился планами на будущее, хотя в них была большая тревога и неуверенность. Постепенно перед Иваном Степановичем открылась полная картина жизни Виктора Краснова: крайне запутанная и запачканная кровью в прошлом, не обещающая ничего светлого в будущем. Виктор Краснов был осужден на 15 лет лишения свободы за жестокое убийство пожилой женщины, которую он зарубил топором. Причем сделано все было настолько продуманно, что многие годы никто не подозревал, что это дело рук Виктора. За убийство был осужден совершенно непричастный к этому сосед убитой: за чужое преступление ему дали 15 лет. И только через 8 лет внезапно открылось, кто был настоящим убийцей. Соседа тогда освободили из лагеря, сняли судимость и реабилитировали, а в компенсацию за 8 лет пребывания в заключении по ложному обВинснию выплатили двухмесячную зарплату с последнего места работы. Этот человек был свидетелем во время суда над Виктором. Он страшно бушевал и требовал смертной казни Виктору. Он также требовал наказать судей, которые незаконно приговорили его к 15 годам заключения. Судья останавливал его: "Свидетель Петров, успокойтесь! Мы знаем, что вы невинно пострадали, но сегодняшний состав суда не имеет никакого отношения к тем, кто вас ошибочно осудил в прошлом. Вы вправе предъявить претензии к вашим судьям, но это нужно делать в законном порядке. Подайте заявление в Верховный Суд, и он призовет к ответственности тех, кто допустил судебную ошибку в вашем деле". Но Петров продолжал кричать в зале суда: "Для вас это просто судебная ошибка, а я потерял 8 лет на лесоповале! Моя жизнь искалечена: жена отказалась от меня и оформила развод, для своих детей я чужой – кто мне все это возместит?! Я пытался доказать на суде, что не убивал тетку Марью, но мне все равно дали срок. Я посылал из лагеря десятки жалоб в Верховный Суд о пересмотре дела, но получал только формальные отписки, что осужден правильно и для пересмотра дела оснований нет". Петрова снова пытались остановить, но он кричал, указывая на Виктора, который сидел на скамье подсудимых: "Я требую расстрелять этого изверга! А если суд сохранит ему жизнь, то я сам совершу над ним правосудие: зарублю его топором, как он тетку Марью!" В зале произошло сильное волнение, поднялся шум, а Виктор Краснов весь сжался, опустив голову: все были настроены против него. Судья безуспешно пытался утихомирить свидетеля: "Петров, хватит, замолчите! За подобные угрозы вы схлопочете новых 8 лет!" Но Петров не унимался: "А ты, Виктор, запомни: если они не дадут тебе вышку, то я тебе эту вышку сам устрою, когда бы ты ни освободился!" Судья перебил его: "Петров, не смейте угрожать! Краснову суд сам определит меру наказания – это право суда, а не ваше!" Виктор с ужасом слушал эту перепалку. Он понимал, что его ждут два наказания: здесь, в зале суда, он получит свой срок, а затем, если выживет и освободится, ему предстоит еще встреча с Петровым, которая ничего доброго не предвещает. Обо всем этом Виктор рассказал Ивану Степановичу. – Ну, а тетку Марью действительно ты убил? – спросил Иван Степанович. – Да, я ее убил, хотя и не хотел убивать, – сокрушенно произнес Виктор. – Это все теща подстроила. Она меня заставила, но сама так хитро все устроила, что никто на меня и не подумал. Подозрение пало на Ваську Петрова, соседа тетки Марьи. Васька за неделю до убийства крупно поссорился с ней по каким-то соседским делам, в пьяном виде вышел на улицу и стал кричать: "Я тебе покажу, как права качать! Я тебя, старая, своими руками придушу!" Это слышали многие соседи, и сразу же после убийства Ваську арестовали. А меня арестовали только через 8 лет – теща проговорилась кому-то. На следствии я во всем сразу же сознался. Много раз Виктор снова возвращался к этой теме: – Знаешь, Степаныч, до сих пор в толк не возьму, зачем только я согласился ее убивать? Тетка Марья с тещей раньше были подругами, но потом сильно поссорились из-за чего-то. Тетка Марья была крестной моей жены и очень ее любила. А когда я женился на Дуняше, она и ко мне благоволила. Жила тетка Марья одна, муж ее давно умер, детей не было. Она много помогала нам с женой. Когда к весне у нас кончалась картошка, мы всегда у нее брали, и ни разу она не отказала. Откроет, бывало, крышку в подполье: "Бери, Витек, сколько хочешь!" А случалось, что и сама полезет да наберет. Этим теща и воспользовалась: уговорила меня стукнуть тетку Марью топором по голове, когда та полезет в подполье за картошкой. Иван Степанович спросил: – Слушай, Виктор, как же ты мог согласиться убить человека?! Тетка Марья была вам с женой как родная. Сказал бы теще: нет! – и дело с концом. Виктор отвечал, понурив голову: – А вот значит и не мог сказать ей "нет"! Я ее боялся. Я был молодым, недавно из деревни, а она очень властная женщина. Года через два как мы с Дуняшей поженились теща хотела нас развести – я, по ее меркам, слишком мало денег зарабатывал. А еще теща знала одну мою тайну: мы с ребятами на стройке материалы воровали – доски, краску, гвозди, и продавали на сторону, а деньги пропивали. Этим она и держала меня в руках: грозила сообщить в милицию. Так и говорила: "Пойду и заявлю на тебя – тебя посадят, а моя Дуня найдет себе лучшего!" – Но при чем же здесь тетка Марья?! – недоумевал Иван Степанович. – Да я и сам толком не пойму: откуда у них пошла вражда? Они раньше очень дружили. Наверное, тут замешаны деньги, которые тетка Марья копила многие годы, а теща узнала и решила захватить. Виктор рассказывал Ивану Степановичу о своем детстве, о том, как попал в город. Родился Виктор в захолустной деревне, в семье было три брата и две сестры, он был средний. Отец погиб на войне. Трудно было жить в деревне без отца-кормильца в годы войны, да и после было не легче. "Мужиков было мало, почти всех перебили на фронте, а вернулись одни калеки, – вспоминал Виктор. – Я стал работать в колхозе еще мальчишкой: пас коров, овец. Платили мало, почти ничего. Жили тем, что выращивали на своем огороде, да держали корову и кур. А еще воровали в колхозе, тащили все: начиная от сена для коровы, до зерна для себя и кур. Вот и мы с братьями еще ребятишками стали, как и все, тащить что могли из колхоза." Мать Виктора была по-своему богобоязненной, имела в доме икону, перед которой по вечерам долго молилась. Правда, икону держала не в передней горнице, а в своей спаленке. Церкви в деревне не было, еще перед войной сломали: нужен был кирпич для какой-то стройки. Мать Виктора часто повторяла: "Дети, воровать плохо, грех – никогда не берите у людей чужого. А в колхозе брать – это не воровство, там все наше, общее. Что же делать, если в колхозе нам почти ничего не дают за работу, а только одни палочки-трудодни ставят? Не умирать же с голоду?!" Иван Степанович внимательно слушал Виктора, стараясь понять, как из деревенского паренька мог вырасти зверский убийца? Когда Виктору было 12 лет, на него напал колхозный бык и чуть не забодал до смерти. Истекающего кровью его доставили в районную больницу, срочно сделали операцию, удалив часть кишечника. Виктор выжил, но был освобожден от армии. В 17 лет Виктор сбежал из колхоза, уехал в город и поступил на стройку, жил в общежитии. Трудно ему было в городе: ни друзей, ни родных, а в общежитии воровство, пьянки, драки. Через год Виктор познакомился на стройке с девушкой старше его на три года, женился на ней. Он любил свою Дуняшу, мечтал о счастливой жизни, но поселилась молодая семья в доме тещи, а она оказалась властной женщиной и полностью командовала своей единственной дочерью и зятем. Через два года после женитьбы теща уговорила Виктора на убийство. Поздно ночью Виктор постучал к тетке Марье. – Кто там? – спросила та через дверь заспанным голосом. – Это я – Виктор, открой, тетя Марья! – Что так поздно, среди ночи? – удивилась она, открывая дверь. – За картошкой послали, – ответил Виктор. От него несло водкой. – Да ты, никак, навеселе? – Дома гулянка была, крепко пьет моя теща, как мужик! Да и меня подпаивает, – Виктор присел в кухне на табуретку. В руках у него был пустой мешок. – Вот среди ночи и погнали за картошкой. А не пойди – крику будет до утра. – Да, попалась тебе теща, Виктор – не позавидуешь! Она и со мной воюет не знаю из-за чего. Сколько тебе картошки? – Да с ведро. – Сейчас наберу! А ты раздевайся, Виктор – чего сидишь в пальто и шапке? – Я очень спешу, трамваи уже не ходят, а мне утром на работу, – говорит Виктор, а сам глазами ищет теткин Марьин топор. Вот он, у печки, возле дров – отметил Виктор. Тетка Марья открыла деревянную крышку в подполье и полезла с ведром. Набрала картофеля, стала подниматься по лестничке, а в этот момент Виктор и ударил ее топором по голове. Не успев даже вскрикнуть, тетка Марья упала в подполье. Не снимая рукавиц, как его проинструктировала теща, Виктор закрыл крышку в подполье, взял свой пустой мешок и выключил свет в доме. Затем осторожно выглянул на улицу: глухая ночь, тишина, на улице ни души. "Удачно получилось!" – подумал Виктор, но на сердце лежала страшная тяжесть. "Ничего, пройдет со временем", – успокаивал он себя, бредя по ночному городу. Через неделю соседи забеспокоились: "Почему не видно Марьи? Не случилось ли чего?" Они заявили в милицию, и те сразу же обнаружили: дверь в дом не заперта, в доме холодно, постель хозяйки не прибрана. А когда подняли крышку в подполье, то нашли убитую. Судебно-медицинская экспертиза определила: убийство совершено неделю тому назад, орудие убийства – топор, который валялся на месте преступления. Других следов преступления милиция не обнаружила, кроме пустого ведра и рассыпанного картофеля. Вещи убитой оказались целыми. Поэтому следствие определило, что мотивом преступления была месть. Соседи вспомнили об угрозах пьяного соседа Василия, и тот был арестован. Когда Виктор рассказывал подробности убийства, Иван Степанович не мог спокойно слушать: его бил озноб, подступала тошнота. "Какой ужас! Какое зверство! – думал он. – Как можно решиться отнять жизнь у другого человека, а потом самому спокойно жить, есть, дышать, ласкать своего ребенка?" В тюрьме и лагере Иван Степанович был невольным слушателем многих рассказов об убийствах, насилиях и других зверских преступлениях. Обычно преступники похвалялись друг перед другом своими "подвигами", и выглядели в своих рассказах смелыми и решительными, а их жертвы – заслуживающими своей жалкой участи. Более того, эти "герои" даже представляли своих жертв виновниками случившегося, цинично говоря: "Вот из-за таких мы и загремели в тюрьму!" Редко у кого из них встречал Иван Степанович чувство сожаления за причиненное другим людям горе. Иван Степанович много думал над психологией жестокости: где ее истоки? Он пришел к выводу, что корни ее в безбожии – в отвержении Бога как Творца и Судьи каждого действия и мысли человека. И опять ему вспомнились слова из книги Псалмов: "Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога", а в результате люди "развратились, совершили гнусные дела; нет делающего добро" (Псалом 13:1). Все пережитое в лагере, а также рассказ Виктора об убийстве тетки Марьи и его надрывный богохульный крик "Нет Бога!" в памятный день на насыпи – все это было для Ивана Степановича ярким подтверждением, насколько точно определяет Библия общее состояние человечества: "весь мир лежит во зле" (1 Иоан. 5:19). Наблюдение за нравами заключенных повергало Ивана Степановича в глубокую скорбь: у людей, воспитанных в духе безбожия, планомерно насаждалась бесчеловечная жестокость. "Если враг не сдается, его уничтожают!" – учили, начиная с первого класса, и самого Ивана Степановича, и миллионы подобных ему доверчивых ребятишек. Вот и выросло поколение, у которого в массовом порядке культивировали чувство ненависти. Подобное воспитание и породило таких, как теща Виктора, сам Виктор и миллионы подобных им. "Бедный народ, бедная Россия! Господи, спаси русский народ! Пошли свободу для проповеди Евангелия – только свет Твоей Истины может спасти Россию!" – молился Иван Степанович, лежа на нарах. А тем временем Виктор настолько привязался к Ивану Степановичу, что стал проводить с ним все свободные вечера, они говорили о многом. Виктору необходимо было как-то облегчить совесть, и он часто возвращался к своему преступлению, но при этом всегда винил тещу. Как-то раз Иван Степанович спросил: "Виктор, одно мне трудно понять: как ты мог спокойно жить все эти 8 лет, когда за твое преступление нес наказание невинный человек? Как ты мог это допустить?!" Виктор промолчал, а Иван Степанович продолжал: "Виктор, ни один поступок человека не исчезает бесследно. Хотя тетки Марьи уже нет в живых, но есть Бог – Высший Судья, Который все видел и знает, и ты только в том случае получишь внутреннее облегчение, если покаешься пред Ним – Судьей твоей совести!" Виктор молча поднялся и, не говоря ни слова, вышел из барака. Теперь он стал избегать Ивана Степановича, и даже попросился в другую бригаду. Его перевели жить в другой барак. Случайно встречаясь в зоне с Иваном Степановичем, Виктор отворачивался от него, не здоровался. Но Иван Степанович не таил обиду и продолжал молиться о Викторе. И в жилом бараке, и во время коротких передышек на работе в тайге Иван Степанович свидетельствовал заключенным о Боге, и через некоторое время в лагере образовался небольшой круг людей, серьезно интересовавшихся вопросами веры. Они встречались, чтобы обсуждать прочитанное в Евангелии (один из солдат охраны тайно пронес в зону Евангелие, переданное с воли друзьями по вере). Начальство лагеря было обеспокоено духовным влиянием Ивана Степановича на заключенных, и его внезапно отправили в другой лагерь. * * * В новом лагере во время медицинского осмотра врач обнаружил у Ивана Степановича грыжу. – Что вы делали в прежнем лагере? На каких были работах? – Работал в тайге на строительстве железной дороги. – Тогда понятно, почему вы заработали грыжу. Вам нужна операция, а пока работа по силам, – подытожил врач, и стал что-то записывать в его деле. Иван Степановича направили на работу электриком в механические мастерские. Работа была знакома ему: электродвигатели, станки, освещение. Промзона была расположена рядом с жилой зоной, бригадир – спокойный, серьезный человек лет сорока, сразу же стал расспрашивать: – Электрик? А с моторами знаком? – Да, знаком, – ответил Иван Степанович. – А с электрооборудованием автомашин? – Нет, с этим не приходилось сталкиваться. – Ничего, быстро освоишь, – улыбнулся бригадир. – А за что здесь? Что натворил? – За веру в Бога. Я – христианин, – ответил Иван Степанович. – О, это интересно! В прошлой зоне я был знаком с одним верующим. Хороший был мужик, справедливый. Раз ты верующий, значит, будешь работать честно, такие люди не подведут! А в какой ты зоне до этого был, на каких работах? Иван Степанович назвал свой прошлый лагерь и кратко рассказал о работе в тайге на постройке железной дороги. Бригадир успокоил: – Ну, здесь условия легче. Слышал я, что ты нажил там грыжу, ворочая бревна. Мы не будем заставлять тебя поднимать тяжести: делай потихоньку свою часть по электрике. Правда, я здесь бригадиром недолго буду – чуть больше трех месяцев осталось до звонка. А всего у меня два года: детский срок! – засмеялся бригадир. – Это моя вторая ходка. В первый раз я отбыл 8 лет ни за что, за чужое преступление: ошибка суда, как сказали мне потом. Я жил тогда в Тамбове. Иван Степанович быстро спросил: – А зовут-то тебя как? – Василий. Да что так смотришь-то – неужто раньше встречал? – Нет, не встречал, просто вспомнилось кое-что, – ответил Иван Степанович, а сам подумал: "Неужели это тот Василий, о котором Виктор Краснов рассказывал – сосед тетки Марьи?! Вот так совпадение!" Раздался звонок на обед, и бригаду повели в столовую в жилую зону. После обеда бригадир опять подошел к Ивану Степановичу: "Я сам в этой зоне недавно – чуть больше года. Раньше я был в лагере в Сибири. Я тебе уже говорил: в той зоне был один верующий, наверно, из ваших. Мне он много о Боге рассказывал и все меня уговаривал простить моего обидчика, по Винс которого я сидел. Видишь ли, второй срок я заслуженно получил, сам виноват: избил женщину, судью по первому сроку. Встретил ее как-то на улице и избил, и за это срок получил. – А как звали того верующего, с которым ты в Сибири сидел? – спросил Иван Степанович. – Николай Петрович, он уже пожилой был. – Храпов? Василий утвердительно кивнул. – А ты разве знаешь его? – Очень хорошо знаю – это мой брат по вере и близкий друг! – воскликнул Иван Степанович. Приступив к работе, Иван Степанович много думал об их разговоре и был почти уверен, что бригадир и есть тот самый Василий, о котором рассказывал ему Виктор. Он решил, что вечером в бараке прямо спросит его об этом. – Послушай, Василий, ты говорил, что тебя судили в Тамбове, и у меня возник вопрос: а не был ли ты соседом тетки Марьи? У Василия от удивления даже вытянулось лицо: – А откуда ты знаешь? – Я сидел в лагере с Виктором Красновым – он мне о своем деле рассказывал. – Не может быть! С Витькой сидел? Да где же он сейчас?! – В прошлой моей зоне мы с ним вместе были. – Слушай, Степаныч, давай выйдем во двор, поговорим! Они одели телогрейки, вышли из барака и долго ходили по зоне – до самого отбоя, и все говорили, говорили. Василий рассказал, что после суда над Виктором сам он стал сильно пить, дебоширить, драться. Несколько раз его забирали в милицию, но каждый раз отпускали, помня о восьми годах безвинного заключения. Но Василий не унимался, продолжал хулиганить. Как-то, будучи пьяным, он на улице в центре города встретил судью, которая незаслуженно осудила его на 15 лет. Он стал оскорблять ее прямо там же, при людях, и несколько раз ударил по лицу. За женщину заступились прохожие, схватили Василия, но он вырвался, продолжая громко кричать: "Все равно я тебя убью! Верни мне мои 8 лет, верни мою семью!" Тут подъехала милицейская машина, и на этот раз Петров оказался в тюрьме: дело было серьезное, уголовное. Через два месяца состоялся суд. К удивлению всех присутствовавших, во время суда пострадавшая просила простить Василия: "Он перенес большую травму – в прошлом мной была допущена серьезная судебная ошибка, жертвой которой оказался этот человек. И хотя я понимаю, что, напав на меня, он совершил уголовное преступление, я все же прошу у суда снисхождения: дать ему один год условно". Суд, приняв во внимание просьбу потерпевшей, приговорил Василия к двум годам заключения (хотя статья уголовного кодекса, по которой его судили, предусматривала наказание от трех до восьми лет). Перед самым отбоем Василий с Иваном Степановичем возвратились в барак. На следующий вечер они опять долго ходили по зоне, и Василий продолжил свой рассказ: "Подходит к концу моя вторая ходка, и самым памятным за эти годы была для меня встреча с Николаем Петровичем. Беседы с ним перевернули мою жизнь. Я к тому времени совсем отчаялся, был озлоблен против всех и вот встретил в лагере человека, который большую часть своей жизни провел за решеткой – невинный, только за веру в Бога. Но он не пал духом, не ожесточился. Николай Петрович много говорил мне о Боге все те месяцы, пока мы были вместе. Во время одной из наших бесед он сказал: "Василий, кончай служить дьяволу! Подумай о своей душе. Тебе нужен Христос! Покайся пред Господом и начинай служить Ему!" На прощание, когда его освобождали, он пожал мне руку и долго не отпускал: "Василий, я верю, что ты будешь христианином, моим братом во Христе! Уверуй, раскайся перед Богом, и Он примет тебя, как сына. А еще дай мне сейчас обещание, что никогда не будешь мстить Краснову!" Про веру я тогда честно сказал ему: "Не торопи, буду думать!" А о моем обидчике Викторе Краснове я дал Николаю Петровичу твердое обещание не мстить, не таить против него злобу." Они долго ходили по заснеженной тропинке между двухэтажными деревянными бараками: было холодно, сгущались сумерки, окна бараков были покрыты изморозью, сквозь которую пробивался во двор тусклый тоскливый свет. А вокруг всего лагеря – ярко освещенная запретная зона, со сторожевых вышек били по запретке мощные лучи прожекторов. Над шестиметровым забором из толстых горбылей возвышались на железных кронштейнах большие электрические фонари с яркими лампами. Там же, на вышках, в теплых полушубках, ушанках и валенках круглосуточно дежурили солдаты с автоматами. В темное время суток они периодически стреляли короткими очередями в зимнее морозное небо. Вечерний воздух был крепко схвачен морозом, снежок поскрипывал при ходьбе. Вверху над тайгой и лагерем – бесконечное небо, по которому живыми светлячками разбросаны мерцающие звезды. Иван Степанович снял шапку, поднял лицо к небу и стал молиться вслух: "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого; ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь". Следуя примеру Ивана Степановича, Василий также снял шапку, и мороз сразу же обжег голову. Но Василий не обращал на это внимания – он тихо повторял вслед за Иваном Степановичем слова молитвы Господней. * * * С той морозной ночи прошло более тридцати лет, уральские лагеря стали для Ивана Степановича далеким воспоминанием. В 90-е годы Господь даровал удивительное время свободы для проповеди Евангелия в России. Иван Степанович, сильно постаревший, седой, продолжал свидетельствовать о Христе своему народу. Как-то в Сибири после богослужения к нему подошел высокий пожилой человек и спросил: "Узнаешь?!" Иван Степанович сосредоточенно всматривался в его лицо: что-то знакомое, где-то виделись, но когда? Где? Вдруг тот улыбнулся, и Ивана Степановича охватило чувство радости: "Василий!" "Он самый! Приветствую тебя, Иван Степанович, мой брат по вере!" – и они крепко обнялись. Целый день после собрания они провели вместе. "Вот уже почти 30 лет, как я следую за Господом. Какое это счастье! Прошлая жизнь без Бога вспоминается, как кошмар!" – рассказывал Василий. Он поделился со старым другом, как сложилась его судьба после того, как они расстались в лагере. Оказывается, после освобождения Василий не поехал в свой родной город, а поселился в Сибири, стал посещать собрания верующих, через год покаялся и принял крещение. Семейная жизнь его восстановилась: жена согласилась приехать с детьми к нему в Сибирь. Вскоре жена стала верующей, а потом и дети. – А как Виктор Краснов? Ты о нем что-нибудь знаешь? – расспрашивал Иван Степанович. – С Виктором Красновым я тоже встретился, хотя и не сразу. Я его долго разыскивал, хотел засвидетельствовать о Христе. И вот лет десять тому назад, случайно, через одного знакомого земляка узнал адрес Виктора. Он поселился в небольшом городке на Волге. Я специально взял отпуск, и мы с женой поехали его навестить. – А ты не подумал, что помня старые угрозы, он испугается, увидев тебя? – спросил Иван Степанович. – Да, было у меня такое опасение, – признался Василий. – Когда по адресу мы нашли квартиру Виктора, нас встретила его жена Дуняша. Сначала она меня не узнала: кто я и зачем? Я успокоил ее, сказав, что не мстить приехал: я теперь христианин, и намерения у меня самые добрые. Дуняша заплакала: "Виктор мой в больнице, почти при смерти. Он в последнее время попросил достать ему Евангелие. Виктор все вспоминал какого-то верующего, который ему в лагере говорил о Боге, и с которым он очень грубо обошелся. Теперь он жалеет, что не стал слушать того человека, да прошлого уже не вернуть. Я достала ему Евангелие, отнесла в больницу, и он все читает его". Василий вместе с Дуняшей пошли в больницу. В палате было две койки: на одной из них больной спал, а с другой на Василия настороженно смотрел страшно исхудавший, бледный старик. С трудом он узнал в нем Виктора. Дуняша принесла табуретку, и Василий сел рядом с кроватью. – Здравствуй, Виктор! Вот пришел навестить тебя. – Здравствуй, – Виктор слабо пожал протянутую руку. – А как ты узнал, где я живу? – тут же настороженно спросил он. – Я от Сергея Застольного узнал твой адрес, а искал тебя давно, все эти годы! Но не тревожься, я пришел к тебе с добром. Я – верующий, и хочу рассказать тебе об Иисусе Христе. – Спасибо, Василий. Видишь, каким я стал – не жилец! Я много слышал о Боге еще в лагере от Ивана Степановича. Но я тогда был озлоблен на весь белый свет. А вот теперь, в больнице, пришло на память все, что говорил когда-то Иван Степанович. Вот попросил Дуняшу достать мне Евангелие и читаю понемногу. Виктор закашлялся, и Дуняша подложила ему вторую подушку. Тяжело дыша, он с волнением спросил: – Василий, ты можешь меня простить? Василий сжал руку Виктора: – Я давно тебя простил! Господь Иисус учил нас молиться так: "И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим". Я давно простил тебя, но ты должен еще у Господа просить прощения: и за убийство тетки Марьи, и за другие свои грехи. Ты чувствуешь себя грешником? – Да, я великий грешник! Я не только убил тетку Марью, но и многим другим причинял зло. – А ты просил за все это прощения у Бога? – Нет, не просил. – А хочешь получить Божье прощение? – Очень хочу! – Тогда давай помолимся. Василий встал на колени у его кровати, и Виктор, держа его руку, стал со слезами молиться: "Господи, прости меня, великого грешника!" Рядом стояла Дуняша, по ее лицу текли слезы. После Виктора помолился Василий, благодаря Бога за дар прощения и Его неизреченную любовь к людям. – Мы с женой несколько дней провели в их городе, – продолжал свой "рассказ Василий. – Каждый день я посещал Виктора в больнице и подолгу беседовал с ним, он не хотел меня отпускать. Дома мы с женой много рассказывали о Боге Дуняше с дочерью. Виктор умер у меня на руках: он был готов к встрече с Богом. Перед смертью Виктор сказал: "Как я рад, Василий, что ты простил меня. Но еще больше я рад, что меня простил Господь. Я был безумцем, отвергая Его, а теперь иду к Нему – как тот разбойник, которого Христос простил на кресте!" С этим Виктор и умер. Дома безутешная Дуняша расспрашивала: – Где сейчас Виктор? Куда он ушел? – В вечные обители света к Небесному Отцу! – утешал ее Василий. Он прочитал Дуняше с дочерью несколько стихов из Евангелия от Иоанна: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него. Верующий в Него не судится, а не верующий уже осужден, потому что не уверовал во имя единородного сына Божия" (Иоан. 3:16-18). Так много лет спустя после первой памятной встречи в лагере Иван Степанович узнал о завершающем эпизоде из жизни Виктора Краснова.