1. Тиква

На вечернем небосклоне угасли последние отблески заходящего солнца, и опустевшие улицы Иерусалима заполнила тьма. Тишину нарушал только звук от соприкосновения моих туфель с мостовой. По моим щекам бил влажный резкий ветер. Я инстинктивно крепче сжала тот свёрток, который несла в руках.

Наконец, вздохнув с облегчением, я свернула на каменную лестницу, которая вела к двери подвального этажа. Прижимая свёрток левой рукой, правой я нащупала в кармане своего пальто тяжёлый железный ключ и вытащила его. Ключ издал скрежещущий звук, который эхом разнёсся по пустынному двору. Поспешно войдя внутрь, я снова вставила ключ с другой стороны, и тот же самый скрипящий звук подтвердил, что дверь надёжно заперта.

Я наощупь добралась до кровати у противоположной стены и положила на неё свой свёрток. Возле кровати стояла деревянная тумбочка. Пошарив рукой по её поверхности, я нашла коробку со спичками и зажгла одну из них. Крошечное пламя осветило керосиновую лампу, которая стояла на тумбочке. Я чиркнула ещё одной спичкой и зажгла лампу.

Стало видно простую комнату с полом из каменных плит. Стены тоже были каменные. На них ничего не было, за исключением цветного календаря, висевшего над кроватью. Кроме кровати и тумбочки, было только три других предмета мебели стол, стул возле стены и плетёный сундук под окном. На окнах была тяжелая металлическая решетка немое свидетельство того страха, который Назначение в Иерусалим побуждал всех жителей превращать свои дома в крепости.

Я снова подошла к свёртку на кровати. Внутри грубой шали чёрного цвета лежала маленькая девочка, крошечное тело которой было частично закрыто грязной ситцевой рубашонкой. Кожа на её лице, похожая на нежный жёлтый пергамент, была сильно натянута на скулах и обжигала мои скулы огнём. Чёрные волосы, мокрые от пота, прилипли к вискам. Из глубоких впадин на меня взглянули два чёрных глаза и тут же закрылись.

Я расправила ещё одну складку шали и достала бутылочку, в которой было немного тепловатого молока. Вдруг из шали выпала скомканная бумажка и плавно упала на пол. Я осторожно вставила бутылку в рот ребёнка и стала ждать реакции. Поначалу казалось, что ей было тяжело предпринять физическое усилие и начать пить, но через некоторое время она начала медленно сосать из соски.

Я подобрала бумажку с пола и расправила её. На ней было три строчки со словами, тщательно написанными заглавными буквами:

ТИКВА КОХЕН – РОДИЛАСЬ В ИЕРУСАЛИМЕ 4-ОГО ДЕКАБРЯ 1927 ГОДА.

Я автоматически посмотрела на висящий над кроватью календарь. Была пятница, 28 декабря 1928 года. Верилось с трудом, ребёнку был уже один год! Если бы мне пришлось судить только по её размерам и весу, я бы сказала, что ей наполовину меньше.

Девочка продолжала сосать, а я осмотрела комнату. Мне нужно было защитить её от влажного воздуха и холодных камней. Что я могла использовать? Мой взгляд упал на плетёный сундук у окна. Это подойдёт! Но мне нужно было чем-то выстелить его. Я быстро пооткрывала ящики тумбочки и вытащила всё своё нижнее бельё и другую мягкую одежду, которая была у меня. Я выстелила внутренность сундука этой одеждой, стараясь сделать это как можно мягче и уютнее. Крышку я откинула и прислонила к оконной решётке.

К этому времени ребёнок перестал сосать, и, видимо, заснул. Я осторожно сняла с неё ситцевую рубашечку. Затем я сняла с себя синий шерстяной свитер, который был на мне, и завернула его два или три раза вокруг её тела. Когда я укладывала её в сундук, она немного похныкала, но скоро снова умолкла. Дышала она быстро и поверхностно, и периодически вздрагивала от лихорадки.

Где я могла найти помощь? Я представила себе тёмные и пустые улицы Иерусалима, преследуемые страхом и подозрением. Все двери были заперты, все окна закрыты. Не было телефона, чтобы вызвать скорую помощь или врача. Я была отрезана от мира в той пустой комнате с умирающим ребёнком на руках.

Мой взгляд упал на Книгу, лежавшую у лампы на тумбочке. Библия. Было ли в ней что-нибудь, подходящее для моей ситуации? Она была открыта на послании Иакова. Я начала читать, и меня заинтересовали два стиха, подчёркнутые зелёным карандашом:

Болен ли кто из вас? пусть призовёт пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне – И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь…. Иакова 5:14, 15

«Помазавши его елеем…». Я медленно повторила эти слова самой себе. Елей (растительное масло) у меня был. Конечно, я не была «пресвитером». Но я была одна, без всякой другой помощи. Лучше уж было сделать то, что я могла сделать, чем не делать ничего!

Я открыла кладовую, где держала продукты, извлекла бутылку и подержала её на свету. Содержимое тускло мерцало, отсвечивая не то зелёным, не то золотистым цветом. Это было чистое оливковое масло с холмов Иудеи – то же самое масло, которое на протяжении многих веков использовалось для святого помазания царей и пророков в Израиле.

Держа бутыль с маслом в левой руке, я склонилась на каменном полу возле плетёного сундука. Дыхание ребёнка становилось всё более затруднённым. Воздух вокруг нас стал каким-то странно влажным. Я вздрогнула от холода. Передо мной, лицом к лицу, было невидимое присутствие Смерти.

Пытаясь укрепить свою веру, я повторила вслух только что прочитанные слова из Библии: «Молитва веры исцелит болящего… восставит его Господь…!» Слегка дрожащей рукой я вылила несколько капель масла на пальцы правой руки и поднесла их ко лбу ребёнка.

«Во имя Твоё, Господь Иисус!» прошептала я. «Она Твоя младшая сестричка из Твоего собственного народа. Во имя Твоё, Господи, я прошу, чтобы Ты исцелил её!»

Через несколько мгновений я открыла глаза. Неужели это было моё воображение, или же лихорадочная дрожь стала менее интенсивной? Я положила руку на щеку ребёнка. Горячо!

Я закрыла глаза и снова стала молиться: «Господи, сюда меня привёл Ты. Ты сказал мне уехать из моей страны и приехать в Иерусалим. Господи, пусть эти люди знают, что в Твоём имени есть сила, и что Ты таки слышишь молитвы и отвечаешь на них…».

Время остановилось. Стоя на коленях перед сундуком, я то молилась, то смотрела на ребёнка, а не изменилось ли её состояние к лучшему. Казалось, что иногда её дыхание становилось легче, но её кожа всё ещё горела лихорадкой. Время от времени я замечала, как её чёрные глаза, посаженные неестественно глубоко вглазницах, печально смотрели на меня.

В конце концов, мои колени закоченели от холодного пола. Я встала и прошлась по комнате. Через пару часов, я решила, что проку от моего хождения больше нет. Даже если я не смогу заснуть, разумнее было бы защитить себя от сырости в комнате, забравшись в постель.

Прежде, чем погасить лампу, я поднесла её к ребёнку, чтобы посмотреть, а есть ли какие-то изменения. По крайней мере, на некоторое время её судороги прекратились. Как долго это крошечное создание выдержит? Наконец, я потушила лампу, забралась в постель и обмоталась одеялом по самую шею.

Лёжа там, в темноте, я начала мысленно представлять себе те странные события, которые привели меня в Иерусалим. По памяти я могла представить себе карту Дании, которая висела на стене в классной комнате, где вплоть до последних шести месяцев я преподавала географию. Подобно острию стрелы, мыс Ютландии выдавался на север по направлению к Скейгерраку. С подветренной стороны Ютландии, на восток, приютились два острова Фин и Съелланд, разделённые узкой полоской воды, называемой «Стор Баэльт».

На восточном берегу Стор Баэльта и на юго-восточном углу Съеланда, находился город Корсор. Мой ум быстро восстановил все подробности. Как это было непохоже на Иерусалим! Улицы были чистыми и ярко освещёнными. На обеих сторонах стояли ряды аккуратных кирпичных домов с крышей из красной черепицы и белыми карнизами. Я снова услышала пронзительные голоса детей, певших песню, которую все датские дети учат в школе.

В Дании я родился, И там мой дом…