2. Сорен

Это было двумя годами раньше. Косые лучи северного солнца отражались в оранжевой глубине окон классных комнат. Я пожелала спокойной ночи уборщице, которой надо было закрыть железные ворота школьного двора, села на свой велосипед и поехала по знакомой дороге, вьющейся к центру Корсора.

Пять или шесть минут быстрой езды на велосипеде, и я попала в западную часть города, всего лишь в нескольких сотнях метров от берега Стор Баэльта. Я припарковала свой велосипед во дворе большого здания из красного кирпича и по лестнице поднялась в мою квартиру на втором этаже. Дверь была открытая моя служанка вальборг стояла в дверном проёме, вытирая руки о передник в красно-белую клетку «Добро пожаловать домой!» – сказала она, помогая мне внять пальто на меховой подкладке.

В гостиной я с удовольствием окинула взглядом стол, готовый к ужину. Хрустальная люстра мягко освещала блестевшее серебро и накрахмаленную узорчатую скатерть Яна минуту зашла в спальню, а Вальборг зажгла, свечи и поставила для меня тарелку с горячим супом. Пока я смаковала суп, Вальборг стояла возле своего стула. Проведя весь день сама в квартире, она была готова для общения.

«Вот и закончилась последняя неделя занятий в этом году» – сказала она, «а завтра танцевальный вечер для учителей».

Я ответила: «Это напомнило мне вот о чём: завтра тебе не нужно готовить для меня ужин. Г-н Вульф пригласил меня в ресторан перед танцами».

Назначение в Иерусалим

Вальборг явно заинтересовалась таким поворотом событий. Она симпатизировала Сорену Вульфу да и я тоже. Но….

«На рождество я поеду домой в Брондерслев» – сказала я, чтобы переменить тему разговора. «Пока меня не будет, ты можешь здесь ничего не делать».

В конце еды я зажгла тонкую манильскую сигарку, которую Вальборг предусмотрительно положила возле моей кофейной чашки. Затем я взяла чашку и пошла с ней в гостиную. Продолжая попыхивать своей сигарой, я устроилась в глубоком кресле, которое стояло в углу, и медленно осмотрела комнату. У противоположной стены стояло хорошо отполированное пианино изорехового дерева, на котором блекло отражались жёлтые и бронзовые тени Уилтоновского ковра. Обои на стене позади пианино были с оттенками оливкового цвета, и, напоминая ковёр, хорошо сочетались с парчовыми занавесями. С левой стороны от меня стоял высокий книжный шкаф, на полках которого чередовались книги и фигурки из Дрезденского фарфора и вазы с блюдами из немецкого хрусталя.

Минуту или две я сознательно наслаждалась комфортом и элегантностью обстановки. Я спросила себя, как часто делала это и раньше: «Разве есть кто-то более удачливый в жизни, чем я?» В возрасте тридцати шести лет я уже достигла той цели, которую я поставила перед собой как учитель. У меня уже были дипломы по таким стандартным предметам, как история, география, датский и английский языки. К тому же я стала одним из первых учителей в стране, который закончил аспирантский курс по домоводству, с упором на последних открытиях в области питания. В результате этого, меня назначили директором по домоводству в одной из новейших и самых оборудованных школ в Дании. Педагогические власти использовали моё отделение, как пример для введения подобных отделений в других школах по всей стране.

За последние десятьлет я преподавала в разных городах Дании, но больше всего меня устраивал Корсор, из-за своего прекрасного расположения на Стор Баэльте, а также по причине близости к Копенгагену. У меня была хорошая зарплата, и к тому же я два года назад получила приличное наследство после смерти отца.

Сверх всего этого здесь был Сорен Вульф учитель, который

пригласил меня на следующий день в ресторан. Мы с Сореном были близкими друзьями в педагогическом колледже, разделяя многочисленные общие интересы танцы, катание на коньках, Моцарта, Киркегаарда. После окончания, мы не видели друг друга почти десятьлет, преподавая в разных школах. Теперь же, как бы по "мановению судьбы, мы снова оказались вместе в Корсоре. За последний семестр я заметила, что отношение Сорена ко мне стало Серьёзнее. Я знала почти наверняка, что завтра вечером он сделает мне предложение. Почему же меня пугал этот вопрос?

По своей природе, по образованию, по профессии Сорен, прежде всего, был преподавателем. Вся его жизнь была сосредоточена вокруг его работы. Брак для него означал женитьбу для своей профессии. Так как и я была преподавателем, сочетание было идеальным. Конечно, если бы я хотела выйти замуж и иметь детей, то мне нельзя было ждать больше!

Но… во всём этом была какая-то бесповоротность, которая пугала меня. Откуда у меня была эта внутренняя сдержанность? Чего нам ещё не хватало для полноты? Этот вопрос постоянно вертелся у меня в Голове, но мне так и не удалось найти на него ответ. Да я и не знала, где искать этот ответ.

В шесть часов на следующий день я нанесла последние штрихи на свою причёску и немного задержалась перед зеркалом. Мои длинные светлые волосы были заплетены в четыре косы и уложены именно так, как это нравилось Сорену. Синее шёлковое платье, которое Вальборг погладила для меня, подчеркнуло синеву моих глаз. Синий цвет был любимым у Сорена, и у меня тоже. У нас было так много общего….

Мои мечтания были прерваны громким стуком. Быстро накинув на себя белую меховую шляпу, я открыла дверь. Прекрасно подогнанный фрак подчёркивал атлетическую фигуру Сорена, а безукоризненно уложенные каштановые волосы приятно пахли.

«Внизу ждёт такси» – сказал он, взяв меня за руки.

В ресторане Сорен повёл меня к столику для двоих в дальнем углу. «Я с нетерпением ожидал этого вечера две недели» – сказал он. «Помнишь ли ты, что прошло ровно двенадцать лет с тех пор, как мы танцевали вместе?»

Подошёл официант, чтобы взять заказ, и наш разговор перешёл на события только что закончившегося семестра. Сорен был жизнерадостен и любезен, как всегда, но я уловила напряжённую нотку в его голосе. Наконец, официант убрал, оставив перед нами только кофе и брэнди.

Сорен сделал небольшой глоток кофе, затем посмотрел мне прямо в глаза «Лидия – сказал он, «сегодня я пригласил тебя на обед по особому случаю и я думаю, что ты догадываешься, что это за причина». Он замолчал, и его зелёные глаза вопросительно смотрели на меня. «Лидия, ты выйдешь за меня замуж?»

Я почувствовала, как мои щёки залил румянец, а сердце начало стучать так громко, что мне показалось, все в зале слышат это. Я ожидала этого момента, и, тем не менее, ответа у меня не было. Я открыла рот, думая, что же сказать.

«Благодарю тебя» – услышала я свой собственный голос. «Это самый лучший из комплиментов, сказанных в мой адрес. Но…».

«Но что?»

«Сорен, сейчас я не свободна для этого».

«Есть кто-то другой?»

«Нет, не в этом дело. Я не знаю другого человека, которого я уважала бы больше тебя». Я пыталась объяснить, но не находила слов.

Наклонившись через стол, Сорен снова начал говорить. Его слова накатывались друг на друга. Он нарисовал картину нашего совместного будущего, те события и виды деятельности, которые мы могли бы делать вместе, так что наши карьеры сольются, и будут дополнять друг друга. Наконец, он замолчал, ожидая моего ответа.

«Я знаю, что для тебя значит педагогическая карьера, Сорен» – начала я, «и по этой причине я очень польщена тем, что ты желаешь разделить своё будущее со мной. Но я боюсь, что всё может получиться совсем не так, как ты описываешь »

«Почему нет, Лидия?»

«Видишь ли, Сорен, я совсем не уверена в будущем, так, как ты. Прежде, чем посвятить себя так, как ты этого просишь, я должна уладить ещё один вопрос».

«Что же это такое?»

«Я знаю, что это может прозвучать глупо …». Я тщетно искала слова. «Но я, не переставая, спрашиваю себя: может быть, жизнь это больше, чем просто карьера и квартира, хорошая мебель, и пенсия в самом конце? Не знаю. Но когда мой отец умер два года назад, я не могла удержаться от вопроса: неужели это всё? или же есть ещё что то?»

«Имеешь ли ты в виду нечто религиозное?»

«Может быть, хотя мне не нравится слово религия».

Бедный Сорен! Я видела, что он потрясён точно так же, как и я. Он сделал несколько быстрых глотков кофе…

«Прости меня за такой глупый ответ» – сказала я. «Я похожа на человека, который пытается объяснить, как добраться туда, где он сам не был».

Мы оба замолчали на некоторое время, пока я пыталась придумать, как бы разрядить напряжённость. Наконец, я протянула свою руку через стол и взяла его за руку. «Не возражаешь ли, если мы сейчас потанцуем, а я попытаюсь объяснить всё позже».

Когда танцы закончились, Сорен провёл меня до квартиры, и я пригласила его на последнюю чашку кофе. Он первый вернулся к теме нашего разговора в ресторане.

«Лидия, если ты хочешь, чтобы я ходил вместе с тобой в церковь» – сказал он, «я это сделаю».

«Нет, Сорен» – ответила я, «я бы не стала просить тебя об этом. Я была примерной лютеранкой всю свою жизнь, но не нашла ответов на свои вопросы. Всякий раз я выходила из церкви более растерянной и подавленной, чем когда я входила в неё, поэтому я и отказалась от этого».

«Ну, тогда» – сказал Сорен, «почему бы тебе не посетить Евангельскую Миссию возле порта? Я уверен, что наша дорогая библиотекарша, мисс Сондерби, будет очень рада взять тебя с собой».

Сразу же я представила себе Кристину Сондерби такой, какой я часто видела её по дороге в Миссию. Бесформенная чёрная шляпа нависала над полоской седых волос и толстыми очками в роговой оправе. Из бокового кармана её объёмной сумки из чёрной кожи выдавались Библия и песенник оба чёрного цвета. От шляпы до высоко зашнурованнах ботинок преобладающим цветом был чёрный. «Спасение», представляемое Кристиной Сондерби, было наверняка очень меланхолическим занятием его преимущества, каковыми они ни были, принадлежали к будущей жизни. Нет, я искала не этого!

Несколько минут спустя Сорен собрался уходить. У двери он на мгновение обнял меня, затем развернулся и спустился по лестнице без слов.

После того, как он ушёл, я постаралась больше не думать о том, что произошло между нами, но слабый запах его помады для волос Назначение в Иерусалим служил напоминанием, как он был реален и тёпл, когда держал меня в своих объятиях! В сравнении с этим, мои поиски «чего-то» неизвестного, что могло бы сделать мою жизнь более полной, казались неопределёнными и туманными.

В десять часов утра на следующий день я сидела в вагоне первого класса на поезде, отправлявшемся на север в город Брондерслев, где я родилась, и где всё ещё жила моя мать Я не спала прошлую ночь, и моя голова раскалывалась. Путешествие заняло шесть часов, что было достаточно для размышлений даже предостаточно. Я всё время возвращалась к своему разговору с Сореном накануне. Я всё ещё не понимала своё собственное поведение.

Голос изнутри упрекал меня: «Ты упустила свой шанс на счастье!

Ты бы могла иметь мужа и дом, и безопасность. А теперь ты всё это упустила!»

Я перевела свой взгляд на окно, пытаясь сосредоточиться на пейзаже за окном, но голос продолжал: «А что у тебя есть вместо брака? Ничего! Ты просто станешь типичной старой девой, как мисс Сондерби.

Снова и снова я раздумывала над своим разговором с Сореном. По мере того, как я, вспоминая всё, что сказала ему, упрекающий голос внутри меня спросил: «Почему ты так сказала? Ты же не имеешь этого в виду. Ты даже не знала, что говорила».

Спустя некоторое время ритмичный стук колёс подхватил этот припев: «Почему ты это сказала? Почему ты это сказала? Почему ты это сказала?»

Я зажгла сигару и сделала несколько быстрых затяжек, но это не принесло облегчения, в котором я нуждалась Я встала и начала ходить по коридору поезда. Но колёса непрестанно преследовали меня: Почему ты это сказала?

Очень большим усилием воли мне удалось переключиться с Сорена на семейную встречу, которая ожидала меня в Брондерслеве. Мой отец был преуспевающим архитектором и сыграл важную роль в городском строительстве. После его смерти два года назад, мама переехала в более просторное здание, известное как «замок», которое мой отец построил в центре города, всего лишь в нескольких стах метров от железнодорожного вокзала. Там мама занимала квартиру с четырьмя спальнями на втором этаже.

Собираться дома на рождество было нашей семейной традицией. Сорен Моя старшая сестра Кезия должна была приехать со своим мужем Кнудом и четырьмя детьми с острова Фин. Моя вторая сестра Ингрид была замужем за офицером в датской армии, и у них было большое поместье в восьмидесяти километрах от Брондеслева. Детей у них не было. Я была самой младшей в семье и до сих пор незамужем.

Приехав в Брондерслев. я сразу же заметила на платформе высокую стройную фигуру с накрахмаленной белой наколкой на волосах. Это была мамина служанка Анна. «Добро пожаловать домой, мисс Лидия сказала она, забирая у меня мой чемодан. «Ваша мама считала часы, оставшиеся до вашего приезда». Делая большие шаги, Анна направилась через главную площадь в «замок».

Мама ждала меня в прихожей. «Добро пожаловать домой, моя девочка!» – сказала она, обнимая меня. Для неё я всегда была маленькой девочкой, хотя мне было уже за тридцать.

С тех пор, как умер отец, мама всегда носила вдовью одежду чёрного цвета, но её длинное шёлковое платье, облегчённое белым шёлковым воротничком и манжетами, не было лишено элегантности. Её светлые волосы приобрели пепельный оттенок, что прибавляло ей достоинства.

Мама и я обедали вдвоём. Ей всегда было интересно услышать о моей работе в школе, и она гордилась всяким повышением, которое я получала. Скоро прибыли и мои сестры со своими семьями. Как всегда, первым делом они спрашивали: «Сделал ли тебе кто-то предложение?» Но я почему-то промолчала о Сорене.

Следующий день был сочельником временем главных Рождественских событий. После обеда мы пошли на короткое служение в церкви. Мама была «доброй лютеранкой», и два раза в год она посещала церковь накануне Рождества и на Пасху

По дороге в церковь мама начала рассказывать о новом пасторе. «Он такой чудесный человек» – сказала она «Все его любят »

«Ты имеешь в виду, что он читает хорошие короткие проповеди!»

«Ну, да, это правда. Мне никогда не нравились длинные проповеди. Кроме того, он играет в вист. Он приходит навестить меня каждый вторник, и мы играем партию в карты »

В тот день пастор оправдал свою репутацию. Служение началось в 3 часа дня, а без четверти четыре мы снова оказались на улице. С чувством исполненного долга, мы вернулись домой. Там нас ожидала действительно серьёзная часть Рождественских праздников, ёлка, подарки, изобилие вкусной еды и напитков.

В шесть часов мы все уселись за длинный обеденный стол в столовой. Воспоминания моего раннего детства переплетались с этими Рождественскими традициями. На минуту я вспомнила отца, как он сидел во главе стола, в жилетке с тяжёлой золотой цепью, на которой отражалось сияние Рождественских огней. Теперь его место за столом занимал старший зять, Кнуд.

Каждая часть наших празднеств проходила по строго установленному порядку. Когда все усаживались за стол, Анна, в синем форменном платье, которое она сберегала для особых событий, открывала двойные двери, которые вели в гостиную. Там в центре на полу стояла Рождественская ёлка. Зажжённые свечи на каждой ветке освещали кучу роскошных подарков, сложенных у подножия ёлки. На ветках были развешены маленькие бумажные корзинки, в которых были конфеты, шоколадки и марципаны. У детей захватывало дух от удивления, когда они осматривали каждую деталь сцены.

Затем Анна зажигала длинные красные свечи в центре стола. Потом она уходила на кухню, выключая по дороге электричество. Пока мы ожидали возвращения Анны, мои глаза оглядывали весь стол. Кроме пустого пространства перед Кнудом, каждый сантиметр стола был занят всевозможными явствами. В дополнение к традиционному отварному картофелю, было два блюда с особым «карамелевым» картофелем, три соусника, два блюда с красным смородиновым желе, два блюда с красной капустой, ряд марципановых поросят, разные соления. В центре было серебряное блюдо, на котором высились яблоки, апельсины, орехи, зелёный и чёрный виноград.

Через несколько минут Анна возвращалась, неся большой овальный поднос из знаменитого Королевского фарфора, который она ставила перед Кнудом. На нём был огромный зажаренный гусь, ноги которого были украшены бумажными рюшами, а в груди торчали три маленьких бело-красных датских флага. Когда Кнуд начинал разрезать гуся, муж Ингрид открывал бутылку Бургундского вина.

Десерт состоял из традиционной «рисовой каши». Где-то в ней был миндальный орешек. Тот, кому попадалась порция с этим орешком, получал дополнительный подарок, который заметно выделялся сверху всех остальных подарков. Все усердно просмотрели свою порцию, и наконец, Ингрид подняла орех, посреди Сорен разочарованных вздохов детей.

Когда огромный ужин заканчивался, мы все переходили в гостиную. Муж Ингрид занимал своё место за пианино, а мы все становились вокруг ёлки, взявшись за руки. Затем мы начинали петь традиционные датские Рождественские песни, кружа вокруг дерева в танцевальном ритме и кланяясь дереву в конце каждого куплета.

Среди всех знакомых песен была одна, которая всегда трогала меня больше остальных: «Мой Спаситель и Мой Заместитель, пусть все Тебя приветствуют! Ты получил терновый венец от мира; Но, Господи, Ты видишь, что я хочу – Венок из роз вокруг Твоего креста. Помоги мне найти благодать и мужество для этого!».

Когда мы начали петь эту песню, мои глаза вдруг наполнились слезами. Я быстро склонила голову, чтобы этого не было заметно. Что со мной случилось? Вдруг я увидела, как сижу в ресторане, с Сореном напротив меня, пытаясь объяснить свои поиски «чего-то» неведомого, что могло бы придать цельность нашей жизни. Когда я снова подняла глаза, люди в гостиной показались странно далёкими. Это были самые близкие и дорогие мне люди, но, тем не менее, я стала далёким зрителем, наблюдая за событиями, которые потеряли для меня всякий смысл.

Как только пение закончилось, все взрослые начали курить. Мужчины зажгли сигары нормального размера, в то время как мама, мои сестры и я взяли сигарки. Настоящая леди не могла позволить себе курить простые сигареты!

Кульминационным моментом вечера было открывание подарков. Старшему мальчику Кезии поручили брать подарки из-под ёлки и читать имена. Каждый подарок нужно было открыть и передать для осмотра, прежде чем прочитывалось следующее имя. Так как подарков было пятьдесят или шестьдесят, то последний подарок был открыт около полуночи, когда два самых маленьких ребёнка крепко спали на полу.

На следующий день после обеда я оказалась наедине с мамой в гостиной. Она сидела в своём любимом кресле качалке и вязала свитер для одного из детей Кезии.

«Скажи мне, Лидия» – сказала она, «когда ты выйдешь замуж и остепенишься?» Кресло качалось в унисон со спицами в её руках. «Ты же знаешь, что я не становлюсь моложе, и мне хотелось видеть, как ты устроишься с мужем и в своём собственном доме».

«У меня есть свой собственный дом, мама очень красивый. Что касается замужества, то сначала мне нужно кое в чём разобраться». «Что же это такое?» – спросила она, совсем, как Сорен. «Я не знаю. Но это каким-то образом связано… как кажется, с Богом». Удивительно, как трудно было сказать это слово! «Я сама хочу убедиться, что Бог реален, если в жизни есть ещё какая-то цель, помимо карьеры и зарплаты».

«Именно так заговорил твой отец в последний год или два!» – воскликнула мама. «Он даже начал посещать какие-то собрания на ферме за городом».

«На ферме?» Трудно было представить себе отца, в его сюртуке, жилетке и брюках в тонкую полоску – сидящим в гостиной фермы.

«Да. Эти люди совсем не были похожи на тех, с кем он общался раньше. В конце концов, я послала им немного денег. Я не хотела, чтобы твой отец ходил и пил у них кофе просто так!»

«Что отец ещё говорил?»

«Ну, я помню, как однажды он сказал, что за деньги не купишь мира в сердце…

Это было за несколько недель до его сердечного приступа. Ты же знаешь, как неожиданно он умер».

Всё вдруг вспомнилось телеграмма, мучительная поездка на поезде, а потом комната, где лежало его тело. Я вспомнила первый сильный шок горя, и как постепенно это чувство сменилось таким ощущением мира, как будто рядом со мной был живой человек. Я также вспомнила выражение на лице отца, когда он там лежал такое спокойное выражение, какого я никогда не видела у него при жизни. Конечно, он что-то нашёл в последние дни своей жизни. Но что?

«Что же тебе ещё нужно в жизни, Лидия, сверх того, что у тебя уже есть?» Голос матери прервал мои воспоминания. «Ты так преуспела в своей карьере, и я знаю, что все в школе очень высокого о тебе мнения. Я уверена, что тебе не хватает именно дома и детей».

«Может быть мама, но…». Как я могла описать то внутреннее беспокойство, которое я не могла отрицать, но вместе с тем и не могла объяснить? Наконец, меня прорвало: «Если в жизни есть что-то особенное такое, что не сможет сделать никакая другая женщина то именно это я бы и хотела сделать!»

На лице матери появилось то же самое растерянное выражение, какое я видела у Сорена несколько дней тому назад. Казалось, что труднее всего мне было объясняться с теми, кого я любила больше всего. Было ли это глупостью с моей стороны искать то, что я не могла объяснить словами даже самой себе?